Задания на занятии, заметки

 

Дорога (Задание на занятии)
 

Кто-то вспомнит просёлочную дорогу, ведущую в детство, кто-то – улицу, на которой он живёт, а я – муравьиную тропу в лесу, пролегшую по тропинке, ведущей от дачного посёлка к полю. Лес – не тёмный, хвойный, а светлый, берёзовый, и, склонная большей частью рассматривать разные травки, растущие по обочинам, я не могла не заметить её, проходя по тропинке, постепенно превратившейся под множеством ступавших по ней ног в длинную, довольно хорошо утоптанную, ведущую к полю, ложбинку, и по этой ложбинке друг за другом, в одну и другую сторону от большого муравейника двигались большие чёрные муравьи. Не знаю, как другим, а мне было сложно идти по ней потому, что, кроме обычных, выступающих на поверхность узловатых корней, отполированных проходящими и иногда спотыкающимися о них дачниками, нужно было не наступить на муравьёв, и для этого приходилось очень внимательно смотреть под ноги.

Это было лет пятнадцать назад, стволы берёз впитывали в себя краску синего июльского неба, и поэтому в тени листьев были не ослепительно белыми, а прохладно-голубыми; ничто не предвещало ещё осенних серых ненастных дней, стояла великая сушь, солнце палило нещадно, но в лесу было приятно, и совсем не чувствовалось жары, даже пробегал иногда по листве лёгкий ветерок; я обратила внимание на мелкие жёлтые берёзовые листочки, напоминающие светлые маленькие сердечки, как бы рассыпанные во множестве по тропке, что придавало более колоритное значение всему пейзажу, как-то дополняло и разнообразило его, но и заставило меня задуматься о грядущей осени. Тогда мне показалось, что я умалилась, уменьшилась до муравьиных размеров, потому что вдруг увидела мир глазами муравья: гигантские неохватные стволы берёз, напоминающие колонны, травы размером с деревья, огромные башмаки, способные раздавить бегущих по своим делам мурашей, и их беззащитность перед грозящей им в любую секунду опасностью, которую они не могут предотвратить. Со стороны муравейника муравьи шли порожняком, в то время как обратно каждый обязательно тащил какую-нибудь палочку, сухую муху или неопределённого вида кусочек чего-то, очень нужного и важного, но непонятного для меня. Хорошо, легко и интересно было наблюдать за ними, за их жизнью потому, что муравьи были достаточно крупными, не сравнить с рыжими муравьями, что обустраиваются в домах, населённых людьми.

Я до сих пор вижу, как они идут друг за другом цепочкой, и удивляюсь их слаженности во взаимодействиях, уверенности в том, что надо идти именно так, деловитости, спокойной невозмутимой серьёзности, -- той сумме качеств, которая так редко встречается мне в среде людей.
 

3 июля 2006 г.

 

Что для меня ближе – животный мир или растительный? Для меня определённо ближе растительный – это мир тонких, малых энергий, который я хорошо понимаю и чувствую. Растения, деревья, цветы вовсе не кажутся мне статичными, они полны жизни, только жизнь эта несколько растянута по времени по сравнению с животным миром и людьми.

Я и сама – хрупкое растение, и среди хрупких, похожих на меня, растений не буду бросаться в глаза, мало того, растворюсь в общей их массе, испытывая от этого счастье. Но где взять такое количество оранжерей, в которых выращивались бы эти растения? На меня, видимо, не хватило, но молю Бога, чтобы хватило на других, похожих на меня. И оттого веточки мои так чахлы, тонки, а листья, едва успев вырасти, опадают, цветки мелки и едва заметны, потому, что образуются не как у всех – летом, а почему-то зимой. А как быть с поливом? Кто-то, повозившись, пожалуй, и выбросит такой цветок: почва то засыхает, то мокнет, или ему земля не подходит – так или иначе, перепробовав все способы выращивания, даже не знающий неудач растениевод откажется от меня, не поняв, что за «фрукт» такой и с чем его едят – и эстетического удовольствия никакого, и непонятно, что с ним делать, как выращивать. Да я и сама не знаю, что ему посоветовать, -- такая уж уродилась, нескладная, -- такой и жить всю жизнь. Цветовод, привыкший к пышному цветению двухметровых кустов георгинов, просто не разглядит у себя под ногами обычную беспородную мелкую травку, по которой ходит всё лето, не обращая на неё внимания, поглощённый подсчётом количества раскрывшихся на каждом кусте ярких шапок лохматых георгин величиной с голову. И только очень внимательные глаза человека, привыкшего наклоняться до самой земли, могут рассмотреть не только эти хрупкие маленькие растения, но и трогательные капельки росы, висящие на кончиках их листьев в сырые утра.

Сейчас межсезонье, начало зимы, и мне очень трудно без листвы на деревьях; и пожухлая трава, покрываемая то и дело снегом, который периодически тает, притягивает взгляд, но не даёт душе расслабиться, поэтому я избегаю всеми силами походов в парк, и вообще выхожу из дому только во время крайней необходимости, и напряжение порой зашкаливает, сильно осложняя жизнь. Почему-то кажется, что и зима не поможет, и остаётся стоически ждать весны. Кажется – празднуй себе праздник встречи Нового Года, а оно вот как – о травках думается. Теперь вот и про ёлку не грех написать. У нас-то искусственная дома наряжена: смотрю на неё – и красиво вроде, но не живая она, а вроде искусственного человеческого глаза, вставленного после потери настоящего, или будто искусственная рука висит вдоль тела, без движения, в чёрной перчатке, пальцы в которой никогда не разожмутся.

Рядом с ёлкой – растения на подоконнике, и я говорю маме: может, их оттуда снять – слишком диссонанс неприятный – неживое и живое; вроде как не уживается неживое с живым. Всё же решили оставить.

Вечером поблёскивает новогодняя ёлка металлической мишурой, то там, то здесь сверкнёт в таинственной темноте искорка, отражаемая светом лампы, и можно, затаившись, расслышать сказку, которую расскажет искусственная (как ни странно) ёлка. Попробую послушать сегодня вечером, если дома будет тихо.

Телевизор смотреть совсем не хочется, кажется, по всем программам веселье брызжет через край, но я им не зажигаюсь, хотя телережиссёры этих действ постарались будь здоров как: стоит только включить телевизор, как бесконечные шумные пляски врываются разухабисто в квартиру, нисколько не стесняясь, к месту ли они здесь. Неизменно улыбающиеся и веселящиеся лица что-то быстро и громко говорят, обращаясь вроде бы лично к вам, но на самом деле -- к любому, и вот это веселье без удержу странно отталкивает, в том числе наглой бесцеремонностью, призванное, по идее, привлекать.

Почему они так веселятся? Почему надо обязательно веселиться и радоваться, встречая Новый Год? Почему надо обязательно готовить праздничный стол? Я рада, что удалось встретить этот Новый Год не в суете, шуме, а в тишине, в свете горящей на столе свечи. Мне кажется, что во встрече Нового Года есть что-то таинственное, которое никак не удавалось понять, распознать все сорок лет моей жизни, потому что обязательно присутствовала шумная дежурная суета вокруг этого события, и вот впервые получилось в тишине встретить Новый Год! Так спокойно, так хорошо, и телевизор оказался совсем не нужен со своими назойливыми криками и бесконечной концертной попсой, мельканием пёстрых разноцветных кадров, которое не под силу выдержать даже натренированному глазу.

Получилось встретить Новый Год без шампанского, которое дурит голову, и без обжорства последней степени; зато удалось посмотреть почти полностью романтическую сказку Эльдара Рязанова «Ирония судьбы», или «С лёгким паром!», что из года в год никак не получалось несмотря на огромное желание, получилось вчувствоваться в настроение героев и человеческие характеры; персонажи этого фильма за многие годы стали уже родными, близкими людьми; получилось послушать великолепную музыку Таривердиева (уже не на пустом месте, а после прочтения книги воспоминаний его и о нём). Этот фильм заиграл такими красками любви, которые раньше были мне недоступны (может быть, из-за возраста).

И у меня получилось не спугнуть тот островок тишины, который образовался в нашей квартире посреди всеобщей шумной суеты, взрывания петард, пространства, наполненного телеволнами, несущими такую тяжёлую для восприятия информацию, как всеобщее веселье.


1.01.2007
 

Заметки с выставки

В июле, перед самым её закрытием, мне удалось побывать на выставке из Парижа “Шедевры Музея Орсэ”, где были выставлены 38 полотен большей частью французских художников-импрессионистов конца 19-го, начала 20-го века.

Если большинство людей, как и искусствоведы, обращают внимание на средства выражения художника, то меня привлекает эмоциональная сторона – общее впечатление, квинтэссенция его душевного состояния, совсем другой слой, или как бы срез его души, его внутренний мир, ощущения.

В этом ключе портрет Марселя Пруста работы Жака Эмиля Бланша (1892) – не исключение. Но поскольку он выдержан в строгих тёмных тонах, а со стилем выражения Марселя Пруста я немножко знакома, то портрет становится как бы пульсирующим, потому что сила, заключённая в творчестве Марселя Пруста, так и рвётся наружу, но сдерживается искусственно. Мы видим только спокойную вершину его айсберга, внутри которого просто-таки кипит напряжённая жизнь. А на портрете – маска, остановленная жизнь, через которую прорываются обострённая чувствительность, тонкость восприятия и сложность внутреннего мира писателя, и от того, сколько мне видится всего в его портрете, вырастает чувство трагичности его бытия, и для меня очень много значит, что получилось это понять и распознать. Возможно, и получится когда-нибудь вплотную изучить жизнь и творчество этого интереснейшего для меня человека, Марселя Пруста. А художник Бланш, похоже, очень хороший психолог, если донёс до нас его образ, который очень не прост и с которым, возможно, у меня есть что-то общее (в характере).

У Альфреда Сислея в картине «Мост Море» (1893) меня поразила открытость людям, трогательная, несколько беззащитная, такая, что захотелось укрыть картину, чтобы не осудили в наш век практичности. Тут, как мне кажется, свежесть красок, которая обычно присуща детскому мировосприятию. Почти безоблачное небо, каменный мостик с арочными опорами, ведущий в квартал жилых домов с черепичными крышами, и удивительно верно схвачено впечатление воды – тёплой и свежей одновременно, с отражающимися в ней домами, освещёнными солнцем, с тенями на воде под арками моста, с зарослями прибрежной травы и игрой света в хорошо ощутимом течении на мелководье. Тут для меня настоящая идиллия безмятежности, созерцание удивительной гармонии природного и построенного руками человека. Много солнца, но оно именно тёплое, но не сжигающее. И достигается поразительное ощущение равновесия, которого мне так часто не хватает. Дорога, уводящая по мосту к домам – настоящее приглашение посетить этот удивительный провинциальный тихий городок с медленно, неторопливо текущей жизнью, она возвращает меня, как ни странно, к себе, призывает быть собой, жить в собственном ритме, будит воображение, и оказывается легко представить себе жителей этого маленького городка, возвращающих меня к уютной синтонности привычного домашнего уклада, к душевному теплу и здоровью. Я думаю: как много может отражать вода – не себя, а то, что происходит вокруг неё, то, мимо чего она течёт; здания, деревья, мосты, люди отражаются в ней, и колышутся растущие по колено в воде травы. Меняется ли вода от того, что отражает, или остаётся неизменной? Мне чувствуется, что она становится теплее и душевнее, оставаясь свежей, и потому картина Альфреда Сислея «Мост Море», на мой взгляд, отогревает уставшие замёрзшие души, возвращая их к позитивному, радостному восприятию жизни и мира вообще, и, по нашим временам, это большая редкость и тем более ценна таким качеством.

Поль Сезанн «Яблоки и апельсины» (около 1899). Сколько оттенков находит Сезанн в свисающей со стола, уложенной небрежными складками, белой скатерти! Какие вкусные апельсины лежат в вазе – кажется, протяни руку и съешь! В них столько насыщенного, концентрированного сока, что он брызнет, когда будешь откусывать дольки. Зазывающие, манящие блики на них таковы, что даже уже заранее чувствуешь аромат эфирных масел, когда начнёшь очищать кожуру с этих апельсинов. Как художником достигается такой эффект – загадка.

Но такие красные яблоки я не люблю, вкус этого сорта кажется мне неинтересным, пресным, несмотря на их внешнюю чрезмерную красоту.

Винсент Ван Гог «Звёздная ночь» (1888). Сила мазков такова, что чувствуется сильная энергетика. Выбран удивительно глубокий синий: полегче – для неба, потемнее – для воды. Несмотря на темноту ночи, в ней светят звёзды, такие яркие, что сияние их похоже на сияние маленьких солнышек, освещающих некоторое пространство вокруг себя, вырывая его из мрака, и свет от них тянется к нам дорожками на почти чёрной воде, всё более размываясь при приближении к нам. Эта ночь сказочно красива, я погрузилась в неё так, что, вынырнув, удивилась тому, что всюду люди, что я на выставке, и с потолка идёт ровный матовый свет: по сравнению с ночью – слишком светло. Свет от звёзд – всё же холодный, а от фонарей на берегу – тёплый насыщенно-жёлтый, временами переходящий в оранжевый. Присмотревшись к небу повнимательней, увидела в расположении звёзд некую систему – да это же ковш, похоже, Большой Медведицы, на что раньше я не обращала внимания. На переднем плане чёрные в темноте рыбацкие лодки с мачтами едва угадываются за небольшим холмом, у берега плещутся неожиданно зелёные волны прибоя, -- так преломляется свет в воде. Над городом – небо светлое, и получается, что цвет от фонарей освещает не только землю, но и небо. Следы от прикосновений кисти, мазки видны так хорошо, что кажется: только что, а вовсе не сто с лишним лет назад прикасался к полотну художник, только что он на наших глазах провёл по нему, положив горизонтальный мазок, оторвав кисть от полотна, и ещё, и ещё. Как будто время над ним не властно. Две тёмные фигуры, бредущие под руку на самом переднем плане, удручают и возвращают на землю, они служат контрастом к фантастике звёздного неба. Они вызывают жалость. Я бы предпочла, чтобы их совсем здесь не было. Подошла группа, я прислушалась к рассказу экскурсовода: он говорил о том, что в это время, в которое написана картина « Звёздная ночь», Ван Гог писал по три картины в день, и в них он передавал своё состояние неудовлетворённости жизнью, что и выражено было в кобальтовых и жёлтых тонах. У художника развивалась болезнь, но, как я понимаю, нарастало вместе с болезнью и своеобразие его работ, что и позволяет теперь его картины называть настоящими шедеврами. Ни одна виденная репродукция этой картины не могла передать того впечатления, которое я получила (ощутила) от оригинала. Я поняла, что надо бы почитать литературу о художнике, в том числе почитать его письма к брату, из которых многое можно было бы почерпнуть о его жизни. Одно время он служил христианским проповедником в шахтёрском посёлке, и был настолько добрым и открытым, что отдавал всё своё жалованье и силы людям, живущим в бедности, но ничего не мог изменить в их жизни. В своём искусстве он старался изобразить свою концепцию жизни. И потом, где бы я ни находилась в зале, звёзды Ван Гога притягивали меня и светили всё ярче.

И ещё на выставке моё внимание надолго привлекли картины Эдуарда Мане «Балкон» (1868-1869) и «Портрет Эмиля Золя» (1868),по которым можно писать настоящие рассказы, Клода Моне «Льдины, или Ледоход на Сене» (1879-1880) с неожиданными для меня красками, и «Вокзал Сен-Лазар» (1877).

Морис Дени с «Музами» (1893) действительно напомнил мне Борисова-Мусатова, но у Дени в картинах, как я чувствую, совсем нет жизни, жизнерадостного цвета, и оттого он мне оказался неблизок.

Впервые же моя душа ожила, всколыхнулась при взгляде на портрет мадемуазель Л.Л. (молодой женщины) в красном жакете Жак-Жозефа Тиссо, (Джеймса), (1864). В картине мне оказалось хорошо, мне очень понравились помпончики на жакете, спокойное выражение лица у девушки, лёгкость её характера и несколько книг, сложенных в стопочку на столике с папкой, перевязанной тесёмочкой, рядом на стуле.
 

                                               ----------------------------------------------------------
Мне плохо, и только лишь тогда, когда я берусь за ручку и бумагу, я забываю об этом, погружаясь в свой мир, отличный от навязываемого мне жизнью тревожного мира, в котором я не вижу просвета, не вижу радости, не вижу красивого в будущем.

А мой мир – спокойный, солнечный, лёгкий, радостный, красивый и очень гармоничный, где все и всё относится друг к другу с любовью.
 

Что в природе для меня важно?


Для меня в природе важны маленькие растения, такие маленькие, что порой их не рассмотришь невооружённым глазом, не наклонившись к земле. Что мне в них, таких, на первый взгляд, неприметных, безобидных малышей? Мне кажется, что и я сама такая – маленькая, неприметная, никому не желающая и не могущая принести зла. Близки мне и маленькие цветочки, которыми бывают усыпаны эти растеньица, -- луговые, лесные: вероника дубравная, гвоздичка-травянка, луговая фиалка, вереск, звездчатка, гусиный лук, лесная земляника, кислица. Важны и маленькие травки – мятлик, овсяница и т. д. Я умею смотреть под ноги, я вижу их, таких маленьких, но воспринимаю их не как маленьких, а как таких, какими они и должны быть. Маленькие цветочки напоминают мне россыпи звёздного неба, я вижу большое в малом. Нравятся их тонкие стебли, нежные, тонкие, аккуратные листочки, нравится рассматривать их в их жизни, как чувствуют, как живут они среди других растений.

Меня совсем не привлекают огромные дубы, и, подойдя к такому дубу, я обязательно посмотрю под ноги, чтобы обнаружить у его подножия прошлогодние жёлуди и маленькие, год или два как проросшие, молодые дубки.

Огромные пространства воздуха меня не привлекают, в то время как с удовольствием буду наблюдать то за мышкой-полёвкой, то за бурундучком, с тёмной полосой на спинке, которых я недавно видела возле железнодорожного полотна, когда шла с электрички на занятие группы.

Но в последнее время в природе замечаю какие-то неожиданные и не обращающие раньше на себя внимание мелочи: осенние листья, оттенки их цвета и формы, поведение и окраску разных птиц, дождевые лужицы, изморозь на ступеньках моста, особенно чистый воздух за городом, неожиданно яркую зелень ёлок в ноябре, когда с берёз уже осыпались все листья, и зелёную траву на газонах в Москве после таяния первого снега. Кажется, какие-то совсем уж простые вещи переживаются так, как будто это имеет для меня какое-то скрытое, но важное и серьёзное значение. Думается, что это как-то связывает меня с природой и делает меня уверенней в себе.
 

24.11.09
 

Стук колёс


Стук колёс для меня связан с электричкой, которая везёт к родственникам на дачу. Обычно чем занимаются люди в электричке? В весенней, наполненной всякого рода саженцами, ростками цветов и разнообразных многолетних садовых растений; в летней, с короткими рукавами, спортивными кепочками и рюкзачками, в конце лета – с дарами природы; в осенней, уже жарко натопленной, с запотевшими стёклами, и всегда, в любое время года, полной пенсионеров-дачников.

Я люблю электрички -- в них, пока едешь, можно заниматься всем, чем хочешь: читать, писать заметки, смотреть в окно на мелькающие и проплывающие мимо пейзажи, на маленькие дачные посёлки с домиками, штакетником, за которым обязательно видны яблони, вишни, грядки, садовые цветы. Сидя в электричке, интересно рассматривать людей, сидящих напротив, думать об их неизвестной жизни, о характерах, интересно слушать разговоры, которые, бывает, завязываются между попутчиками, иногда получается и самой поучаствовать.

Обыкновенно сам стук колёс быстро перестаёт быть слышен, он уходит от слуха, оставаясь как бы за кадром; но именно стук колёс способствует быстрому привыканию находиться внутри вагона, среди людей, уводит мысли каждого в каком-то одному ему известном направлении так, что забывается, что ты едешь в электричке, а будто находишься в совсем другом, своём, мире, и тогда хорошо думается, и в этом смысле стук колёс – это как шум дождя.

Электричка останавливается у очередной платформы, станции, одни люди выходят, другие заходят, отвлекаешься, но вот все рассаживаются по местам, двери закрываются, и снова погружаешься в свои мысли, в свой мир.

Я люблю ездить в электричке, когда электричка дальняя, и можно не караулить остановки, чтобы не пропустить свою. Тогда можно расслабиться так же, как и другим пассажирам. И в какой-то момент становится уютно, привычно, спокойно и даже весело. Из детства я помню полные людей дальние грибные электрички – осенние, утренние, ранние, ещё в темноте, в которых люди ещё досыпают, компенсируя ранний подъём, и вечерние, но уже после наступления темноты, когда довольные усталые грибники с полными корзинами возвращаются домой, в Москву; распаренные усталые, надышавшиеся лесным чистым воздухом, находившиеся по подмосковным тропинкам, люди выглядят какими-то уже не совсем москвичами, впитав в себя за день некую часть природы, становятся более природными. Плетёные корзины, полные грибов, покрытые сверху веточками папоротников, большие, с приятно раздутыми боками, рюкзаки, термосы с горячим чаем и бутербродами; и снова спящие, уже от усталости, люди в брезентовых плащах, куртках, штормовках, кроссовках и резиновых сапогах. Эти усталые люди как-то мне больше по душе, чем разодетые экзальтированные москвичи в вагонах метро. В тех, что едут в таких грибных электричках – больше настоящести, потому что они увозят с собой в своих душах множество ощущений, впечатлений, звуков, запахов, картин природы для того, чтобы воспоминания об этом грели их потом во время долгих снежных зим и ещё, конечно, чтобы в праздники угощать маринованными грибами, собранными собственноручно, приглашённых в дом гостей, и занимать их рассказами об этом.
 

17.11.09

 

Жизнь души


Чем жива душа? Работой, семьёй, разговорами и размышлениями, общением с природой, слушанием музыки, чтением книг и ещё написанием всякого рода заметок о своей жизни. Кажется, как мало и как просто. День наполнен множеством событий, а реагируешь на всё душой. Мне труднее, наверное, чем многим другим в этом смысле. Мне кажется, что я проживаю несколько жизней, то есть существую сразу в нескольких измерениях: на работе происходит одна жизнь души, дома – другая жизнь, в пути, дороге на работу и с работы – третья жизнь, если я попадаю в природу – там своя жизнь души начинается, книгу читаю – там, где-то внутри, в повествовании, пребываю или, если книга по психологии, как-то на себя примеряю то, что читаю, и всюду, пока меня там нет, остаётся мой след, более или менее заметный, некий отголосок меня, -- в людях, пространстве, изменённом мной, моим присутствием, так или иначе; и всегда , всегда идёт впитывание и анализ испытываемых ощущений, наблюдение за ситуацией или (в разговоре) за ходом мыслей собеседника, анализ всего, что вижу, слышу, воспринимаю , и бесконечное размышление об этом, иногда с выводами.

Мне думается на данный момент, что напряжённая, насыщенная жизнь души мне больше подходит, чем ленивая и вялая. Так жить интереснее, когда она наполнена под завязку множеством событий, внешних и внутренних, когда голова загружена не наполовину, а полностью. Так находится оправдание самой жизни, тому, что я не зря живу на земле, причём осознание такого взгляда на жизнь души пришло ко мне не так давно, но именно оно делает меня счастливой.

Конечно же, жизнь души – это прежде всего переживание миллионов мгновений жизни, так или иначе связанных со мной или с тем, на что душа реагирует.

Мне кажется, что бездушное проживание жизни – это самое страшное, что может быть для человека, и потому я так радуюсь, когда работает душа.

Я чувствую, когда в человеке включается душа и когда она начинает реагировать – на меня, на какие-то события, и я помогаю человеку в этом. И этот человек уже живой для меня. Мне нравится, когда человек начинает думать, тем более если раньше ему это не было свойственно, и, бывает, что ему это на первых порах трудно. Но это очень важный этап в жизни.

Я чувствую как насущную потребность – потребность в постоянном развитии, кажется, что моя душа просит работы по развитию, работы по осмыслению, по переработке новой информации, отважно впрягаясь в это бремя всякий раз тогда, когда находит новый, неизвестный источник информации или новое произведение искусства именно из-за внутренней необходимости этого.

Хотя, конечно, всё равно остаётся выбор для работы души области погружения в неё по принципу «нравится-не нравится», «подходит-не подходит». Это происходит на интуитивном уровне, и погружение происходит до того момента, пока не наступит или пресыщение с перевариванием накопленной информации, а потом возврат опять же к тому месту, на котором остановился, или же к логическому завершению изучения одного источника информации – или произведения искусства, -- когда понятно, что оттуда впитано всё, что могло быть полезно для меня, и делаются выводы. Душа питается, душе нужна подпитка для того, чтобы гасить какие-то источники раздражения, для развития (чтобы было интересно и радостно жить), для того, чтобы быть более мудрой по жизни, чтобы быть нужной людям, и ещё, чтобы, будучи самим собой, самими собой помогать быть другим.


01.12.09


По заданию на занятии.


Не получается писать про осенний лес потому, что наступила зима, и лес уже не осенний, а зимний. В выходные мы ездили на дачу к родственникам, и хотелось бы сначала рассказать о том, что увиделось возле дачи, не в лесу, а на открытом месте.

Снег ложился на мокрую, тёплую ещё, землю и таял без следа, но налипал на мокрые и уже холодные листочки трав, и оставался на них. Я пыталась рассматривать, наклонившись, эти прекрасные маленькие произведения искусства – творчества Природы, и попробую записать, как поняла их.

На утоптанной травяной дорожке всегда встретишь отдельно растущие кустики трав, которые не выросли в полную силу и остались маленькими оттого, что по ним проходило летом множество ног. Но они выжили, и стали сегодня такими красивыми потому, что оказались покрытыми снегом.

Ночью было сыро, но обещали похолодание. И с утра пошёл снег: снежинки были не шестигранными, как мы привыкли, а -- иголочками. Этот снег из маленьких прозрачных иголочек сыпал долго и незаметно, опускался на мокрые холодные травинки и не таял, и на каждой из травинок образовалось по целому вороху таких иголочек, расположившихся под самыми разными углами, что напоминало ажурную нежную, полупрозрачную воздушную перинку. Тем временем снег переменился, и посыпалась более плотная ярко-белая, очень мелкая крупа, похожая на искусственный снег, и она садилась на эту перинку и оставалась в ней, и смягчала её, заполняя пустоты. В конце с неба осыпалось немного крупы большого размера. И эти большие снежные крупинки лежали в мягких перинках редко, как большие белые бусины или как драгоценные жемчужины, каждая будто на своей подушечке, в обрамляющем её пуху.

И каждый кустик на дорожке, даже самый вихрастый и маленький, был сказочным. Я перевела взгляд от придорожных кустиков травы на другие растения, и повсюду увидела то же: вся трава вокруг была окутана настоящей сказкой. Я верила и не верила своим глазам, снова и снова наклонялась, чтобы рассмотреть эту необычную красоту. Сказка не кончалась, она резко очерчивалась фоном коричневой, мокрой, такой реальной, земли вокруг растений, но и подчёркивала настоящую сказочность белых пушистых трав и листьев.

В лесу же вся земля была покрыта тончайшей белой плёнкой, будто мукой, что засыпала повсюду опавшие коричневые листья, но они ещё хорошо угадывались под ней. Если смотреть издали, то казалось, что тонкая белая кисея покрывала землю; но мне не хватало толстого слоя настоящего пушистого снега, которого давно ждала душа. Его там пока ещё не было.

Сейчас снег за окном крутит и вертит, и уже синеют сумерки, и вот он, долгожданный снегопад, но это уже другая история.


07.12.09

 

Задание на занятии


Моё убежище, моё пристанище – это весь мир, тот, что существует вокруг меня. Незаметно для себя я, не знаю когда, вышла из прошлого моего убежища – своего внутреннего мира потому, что в этом не было уже такой острой необходимости. Теперь я живу во внешнем, окружающем меня, мире, и мне в нём по большей части комфортно и хорошо. Я научилась жить в этом мире и обрела свободу. Поэтому всегда найду для себя уголок для отдыха души, если это потребуется. Помнится, ещё Честертон, как я читала о нём, мог остановиться где-нибудь на углу улицы, прислонившись к стене любого дома, и писать что-то пришедшее ему в голову, в блокнот, и ему ничего не мешало думать и творить. Меня тогда ещё очень удивляло, что он мог и заснуть, стоя у стены, и не считал это зазорным, а, скорее, обыкновенным для себя. Похожее психологическое состояние, наверное, испытываю и я. Это доверие к миру, в котором живёшь. Мне это состояние нравится: не надо прятаться, и придумывать для себя оправданий, и думать про людей то, что взбредёт в голову. Доверие открывает души людей такими, какие они есть, со всеми их слабостями и достоинствами, в этом есть какая-то особенная, выпрямленная правда, не искажающая, а реальная.

Когда человек ищет для себя прибежища от окружающего мира, это значит, что он отделяет себя от него, и неизбежно возникают искажения. Если же он живёт, не отделяя себя от мира, и чувствует себя частью его, то мир открывается перед ним таким, какой он есть в меру того, что человек может вместить.

Тут вся проблема в том, чтобы научиться доверять миру. И людям. Тогда мир откроется перед человеком, тот мир, в котором ему предстоит жить и проявлять себя.


11.12.09

 

Вечерний город. Вечерние огни.


Первое, что вспоминается, это множество маленьких парных красных задних огоньков автомобилей, стоящих перед большим ярко-красным сигналом светофора.

Когда я смотрю из окна – сверху и сбоку: на Садовом кольце сквозь незаметные ветки деревьев проезжающие светящиеся фары автомобилей перемигиваются друг с другом, может быть, и со мной иногда.

Садовое кольцо всегда хорошо освещено, там всегда движение. Если мне дома слишком много статики, то динамику я набираю на Садовом кольце. Там движутся машины, люди, мигают светофоры, яркая реклама, и там всегда – жизнь. Движущиеся огни фар отражаются в больших витринах магазинов, как в зеркалах, послушно останавливаются на красный свет светофора и снова отправляются в путь на зелёный свет.

Если бы в наше время вечером на большую магистраль попал житель девятнадцатого века, он испытал бы эмоциональный шок. В какое-то мгновение в голове происходит переключение, и я смотрю на мир его глазами: я чувствую оглушение обилием света и огней и немое изумление увиденным. Ещё труднее оказывается осознать, что всё это происходит в реальности. Потом я возвращаюсь в двадцать первый век, и окружающее снова становится привычным.

А в парке сейчас холодно и пустынно, и фонари светят неизвестно кому холодным, мертвенным светом. Жизнь ушла оттуда на улицы, где торопятся пешеходы с работы домой, где нескончаемый поток машин создаёт движение жизни. Это – ротор для всех живущих в окрестных домах, он держит в тонусе, в том числе и наполняя постоянным шумом округу, и водители в проносящихся мимо авто не задумываются о жителях тех домов, мимо которых они проезжают.

Так сложилось, что вечером я редко куда выбираюсь, и внешняя Москва остаётся для меня по большей части закрытой. Не сказать, чтобы я была этому рада, скорее рада тому, что нет острой необходимости куда-то идти – в темноте. Это в душе работают стереотипы – конечно, темноты никакой в центре Москвы нет и быть не может, разве что во дворе на высоте девятого этажа, но при взгляде на эту темноту услужливое воображение рисует свои картины, и идти никуда не хочется – все дела на улице откладываю на завтра. Хорошо, что есть такая возможность. Может быть, это душа интуитивно не хочет погружаться в темноту и таким образом оберегает себя, и меня, избегая трудных ситуаций. Темнота – это трудное время для души; и вообще, короткие дни с быстро (и незаметно) наступающим вечером.

Но при наступлении темноты я не задёргиваю занавески, пытаясь её спрятать или спрятаться от неё. Нет, я отгораживаю их ещё больше – чтобы видеть многочисленные окна напротив, в которых горит тёплый свет. Для чего мне это нужно? Окна, как маяки, притягивают меня, в каждом из них – жизнь, тёплый домашний уют, и за каждой оконной рамой – свой уклад домашней жизни, который устраивают люди себе по душе. Я тепло думаю об этих людях: кажется, что там, в окнах напротив – спокойные, тихие вечера, приглушённые шаги в тишине, размеренная, привычная домашняя жизнь, и никто никуда не торопится, никто никого не унижает, не обижает, не дёргает, где всем хорошо, где люди относятся друг к другу внимательно, бережно и осторожно, помогая залечивать душевные раны, которые получены в миру днём. Для меня дом – это то место, где люди отдыхают. Но это, наверное, только для меня. И этот образ дома я держу в своей душе, и проецирую его на тот мир, который за окнами расположенного напротив дома; и, может быть, за теми окнами всё совсем не так, как я себе представляю, но это мир моей мечты, который я держу при себе и обычно никого туда не впускаю, а вот вас – впустила.

В последнее время для меня вечерняя Москва, вечерний город – это в большинстве своём симпатичные, приятные люди, живущие за окнами, в которых светится уютный тёплый свет.


22.12.09